В славянском мире этому явлению уже нашелся аналог, а термину — синоним. Да, с некоторых пор мы знаем, что такое титушки. Пытают и убивают они значительно реже, чем их китайские предшественники – хунвейбины. Человечество, живущее в эпоху гибридных войн, смягчается и на внутренних фронтах. Тем не менее, уникальное явление 1960-х, отголоски которого пожинаются сегодня в других странах, требует изучения. Как минимум, это неплохой пример того, чем заканчивается натравливание одной части общества на другую. При как будто бы самоустранении государства и его ведомств.
Корень интереса
Двадцать первый век чем дальше, тем ощутимее заявляет о себе как о паллиативном, гибридном веке. Где нет фронтальных мировых войн. Где трудно начать официально сжигать неугодных в печах, потому что уже трудно и неудобно это чем-то оправдывать. Вопрос о том, насколько это было трудно жесткому режиму Мао Цзэдуна, остается открытым. Однако он едва ли не первым внедрил эту половинчатую форму подавления инаковости. Когда появляются как будто добровольцы, заряженные “против тех, кто против”, и порой доходят до самосуда. А государство, а полиция, а суды – делают вид, что не замечают. В итоге проблема рассасывается сама собой – неугодные побиты, их жалобы нигде не рассматривают. И повторять этот опыт им хочется после мордобоя гораздо меньше. По сути, в XXI веке мы раз за разом наблюдаем то же самое. А по форме атаки этих парагосударственных сил, странных “ноунеймов”, конечно, не в пример мягче.
Оговоримся еще раз – мы не сравниваем масштабы явления, число пострадавших и число жертв, отнюдь. Речь о самом принципе. Вот пара-тройка самых близких по времени и по резонансу примеров на русскоязычной почве. Пожалуйста: гражданское противостояние в Екатеринбурге, весна-лето 2019 года. Вышло так, что сквер решили застроить храмом, а активный народ в основной своей массе попался не слишком религиозный. Бить людей полиция не стала и даже сотрудники частных охранных предприятий неохотно вмешивались. Как следствие – на второй вечер демонстраций в сквере появились крепкие бойцы в спортивных костюмах. Несколько разбитых носов, разбитой техники у блогеров и журналистов, народ удалось оттеснить грубой силой. И неважно, что в конце концов победили протестующие. Ведь все равно против них почему-то сочли наиболее эффективным именно это средство, при наличии всех остальных.
Продолжение и завершение долгого вступления
Такие же примеры и на выборах: скажем, в Петербурге они гарантированы совершенно точно. То есть, обязательно в самых проблемных районах у избирательных участков или на них ошиваются спортивного вида ребята. Как правило, объяснить толком, что они делают, у ребят не удается. Причем в их случае гибридность насилия доходит до уже третьей стадии. Чаще всего им и не нужно даже никого толкать или кому-то угрожать, достаточно присутствия. Если же кто-то начнет фиксировать на телефон нарушения, могут и вытолкать. А вы откуда, от кого? – спросит толкаемый. А ни от кого, пшел отсюда, телефон убрал, и финита ля комедия. Дел на “охранителей порядка” в куртках и футболках практически никогда не заводят.
Наконец, слово “титушки” пришло из Киева 2013-2014 годов, правда, в силе они находились недолго. Как известно, это специалисты все того же профиля. Кого-нибудь толпой побить, изобразить народную поддержку или осуждение, да просто живой стеной чему-нибудь помешать. Всё это несколько недель было в той или иной мере эффективно. Но к февралю противники власти на главной площади были столь хорошо сплоченными и вооруженными, что перед ними пасовал уже любой противник. Зато точное прозвание “титушки” на радость славянским языкам – осталось.
Смерть дворянам, смерть кулакам
А теперь – год 1966-й, сложный период для Мао во внутренней и во внешней политике. Противоречия внутри партии, конфронтация со Страной Советов, порой Китаю почти и не на кого опереться. В итоге летом появляется потрясающий в своей наглости и безнаказанности проект. Придумка злого политтехнологического гения, не отпускающая людей этой профессии до сих пор. Условные “Долой старую культуру” и “Долой отступников от курса Мао” произнесены максимально громко. И теперь поди разбери, кто расправляется с инакомыслящими по тайному заказу сверху, а кто по велению сердца и искренне проникнувшись пропагандой. Так или иначе, единственные опознавательные знаки у сотен тысяч пубертатных юношей и девушек – это красный флаг, портрет Мао и распечатка его боевых тезисов. Действуют они как бы не от лица государства: так бьется сердце правильного марксизма, берегущее заветное учение от искажения и предательства.
Начались нападения с атак на университетское начальство, и дело с остановкой на писателях и публицистах быстро дошло до зажиточных рантье и фермеров. Как и при Сталине в совсем другой стране, жертвы заранее были виноваты в контрреволюционном уклоне. Только даже формальных судов-троек не было. Доходило и до прямого людоедства в сельской местности, причем в качестве хунвейбинов уже необязательно выступали бойкие “комсомольцы”.
“Я не скрываю, что убил сына местного помещика. Я убил его ножом. Первый нож оказался слишком тупым, и я выбросил его. Другим ножом мне удалось распороть ему живот. Но когда я попытался вытащить сердце и печень, его кровь была слишком горячей — она обожгла мне руки, и мне пришлось охладить их в воде”, – гласит рассказ одного деревенского старика, записанный опальным литератором Чжэном И.
Последний вывел в своем документальном произведении десятки имен и фамилий каннибалов, тогда как официальный Китай продолжает считать книгу “Алый мемориал” зловредным вымыслом дезертира. Действительно, раскаявшийся Чжэн И сам раньше был хунвейбином и лично орудовал в провинции Усюань.
Впрочем, гораздо более типичными выходками в конце 1960-х следовало бы счесть иные.
Дикость лебедей
“Профессия” штурмовика, помимо удовлетворения инстинктов и перспективы продвижения по службе, привлекала возможностью оставить учебу. И прямо, и косвенно это провозглашалось официальной пропагандой в числе базовых ценностей на текущем этапе революции. “Чем больше вы учитесь, тем глупее становитесь”: никто, собственно, самого Мао за язык не тянул. Перед репортерами хунвейбины разрушали буддийские храмы в Тибете и конфуцианские в Маньчжурии и наказывали духовенство вместе с представителями ученого сословия. Истязали их, заставляли лаять по-собачьи и подолгу стоять в неудобной позе. Самых гордых забивали какими-нибудь ножками от предметов мебели. Тем временем главный “силовик” и мэр Пекина Се Фучжи показательно самоустранился.
“Стоит ли арестовывать хунвейбинов за то, что они убивают? Я думаю так: убил так убил, не наше дело… Мне не нравится, когда люди убивают, но если народные массы так ненавидят кого-то, что их гнев нельзя сдержать, мы не будем им мешать”, – так звучит перевод на русский его зловещей цитаты.
Меньше чем за год китайские “пионеры” так разошлись, что от юного зверя стали охранять Запретный город в центре столицы. А ведь это был наиболее сильный образец той самой старой культуры, которую призвали крушить и изничтожать.
В 1966-м Юн Чжан, дочке высокопоставленных чиновников, было 14 лет, и она уже состояла в отрядах китайского “мао-югенда”. Очень скоро ее семья попадет в опалу, а сама она займется написанием антимаоистских бестселлеров, главный из которых – “Дикие лебеди”. Чжан вспоминает, что ей с самого начала было противно участвовать в погромах и нападениях. Вот типичное описание издевательства над учительницей из мести за строгость.
“Они еще попинали ее, а потом приказали отбивать земные поклоны… Мольбы о пощаде были крайней формой унижения. Она села и бессмысленно уставилась в пространство. Сквозь спутанные волосы я увидела ее глаза, а в них — муку, отчаяние и пустоту. Она задыхалась, лицо ее стало пепельно-серым. Я тихо выскользнула из комнаты. <…> Я боялась, что меня тоже поймают”.
За кадром
Характерно еще и то, что помимо хунвейбинов и сельского каннибализма в стране при Мао все было “в порядке” с официальными и не очень заключенными. Практиковалось заточение в некое подобие тайных ГУЛАГов: мыслепреступника судили, и он переставал мешать-отсвечивать на горизонте. Как будто пропадал без вести. Причем, как пишет исследователь коммунистических режимов Жан-Луи Марголен, “при Мао любой срок заключения был чаще всего пожизненным”. По всей видимости, этого количества сбитых с дороги Кормчего не хватало (на минуточку – десятков миллионов). Добирали чем и как могли: не заключенными едиными сыта коммунистическая верхушка. Ей в качестве исполнителя важен каждый хулиган, и лучше, чтобы без формы. Такой на энтузиазме дотянется дотуда, докуда полицаи поленятся.
Впрочем, едва ли стоит представлять себе дело так, будто сановники особенно что-то скрывали и нуждались в иносказаниях. И сам Мао, и его силовые министры открыто одобряли заведомо безнаказанные расправы. Вопрос был только в том, чьими руками: и лучше было руками пылкой, идейной молодежи, у которой Herz am rechten Fleck. Типа, сердце в правильном месте. Уже мелочь, вроде бы, на фоне миллионов посаженных, и тем не менее, почему-то это было важно. Почему-то важно было до какого-то предела себя пятнать гонениями на зачастую случайных людей с классово чуждым гуманитарным образованием, а после передавать это знамя дальше. Делать процесс бессудным.
Вольница для боевой молодежи длилась недолго, фактически один год. К концу 1967-го в своем привычном виде отбившиеся на короткое время от рук хунвейбины, разгромленные в Ухани полумиллионной армией, уже не существовали. Внутривидовая борьба возникла за считанные месяцы, и хунвейбинов оперативно подавили. Кого-то после демарша репрессировали, кого-то сумели в дальнейшем использовать уже под неотрывным ручным управлением, но оригинальному институту “парамилитари” пришел бесславный конец.
Прекрасное насилие будущего
В качестве вывода напрашивается самый поверхностный: вряд ли 55 лет назад кто-то особо стеснялся подавлять и убивать неблагонадежных граждан. Как видно по книгам, не менее 50 млн китайцев сидело по сомнительным делам вполне официально. Проблема, похоже, состояла в том, что машина с такой настройкой не наестся, и требуется искать и использовать другие зубы. Когда кому-то нужны хунвейбины – это тревожный звонок: возможно, этот кто-то свой авторский план по насилию уже реализовал. Дальше нужны уже чужие руки. Которые, как видно по китайскому сценарию, быстро отрываются, находят оружие и становятся проблемой для собственных создателей.
Резюме получается двояким: безусловно, масштабы анонимного насилия уже, слава богу, давно не те, но опыт как минимум 2010-х годов доказывает, что потребность в “зеленых человечках” сохраняется и даже растет. С некоторых пор, когда государству нужно совсем срочно и откровенно нарушить закон, ему требуется бандит. Государства разлюбили оставлять на криминале росчерк своего пера и предпочитают рыночные отношения. Рынок к предложению, звучащему даже шепотом, остается чувствительным, и остается боеспособным. Как и прежде, в цене стукачи и артисты: сразу вспоминается задержание и арест в Белоруссии летом 2020-го главного оппозиционера Сергея Тихановского. Достаточно было подослать некую женщину к нему на сбор подписей и чтобы она рядом с ним упала и пожаловалась, изображая жертву. В посткоммунистической России вектор направлен туда же. Плескателей зеленкой и дерьмом, провокаторов-драчунов в толпе несогласных как не искали, так и не ищут. Работа сдельная, быстрая и непыльная.
“Но а вы что, хотите как в Китае шестидесятых?”, – так и слышится потенциальный ответ с самого Верха на эту претензию.